«Литературное образование придумали древние шаманы» книжный блогер Сергей Лебеденко о писательстве

Можно ли научиться писать прозу, как победить прокрастинацию и чем русский писатель отличается от западного

Сергей Лебеденко, фото из Фейсбука

Сергей Лебеденко — блогер, писатель и член жюри нескольких литературных премий. Он прошел путь от магистратуры юрфака МГИМО и работы в ТАСС до создания популярного телеграм-канала «Книги жарь» о книгах и писательском мастерстве. Он рассказал о связи между Достоевским и блогерством, секретах записи успешных подкастов, съемках в ролике ютуб-канала «Книжный чел» и сторителлинге у древних шаманов.


О блогах

— Как тебе пришла идея сделать телеграм-канал?

— Сперва я завел небольшой телеграм-канал «Бандитский чикенбург», где выкладывал короткие отрывки. Потом я сидел в чате «Хемингуэй позвонит», в котором мы разговаривали про литературу и писательство. Как-то раз меня спросили, почему бы мне не завести телеграм-канал? Я подумал, почему бы и нет? Сперва я назвал его «Приключения буквы» по цитате из лекции Набокова о романе Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Набоков говорил о том, что главное в романе — это приключения буквы, когда ты замечаешь изменения настроения героев по изменению стиля. Я завел канал и писал в нем не только про литературу, а все подряд — писал, к примеру, о том, почему Бавария должна быть независимым государством или про реконструкцию. Это была такая ЖЖ-шечка, классический блог. А месяц спустя я поступил в магистратуру ВШЭ «Литературное мастерство» и понял, что мне интереснее писать про литературу и создал «Книги жарь».

— Кем ты вдохновлялся и с кого брал пример?

— Я использовал свой опыт работы новостником в ТАСС, где от меня требовалось как можно быстрее ставить новости в ленту. Из-за этого теперь, когда я пишу новости про литературу, я делаю упор на оперативность, такая вот профессиональная деформация. Для написания рецензий я вдохновлялся журналом «Горький», «Афишей», каналом Егора Михайлова «Литература и жизнь» и текстами Галины Юзефович. 

— Твои подписчики — кто они?

— Я как-то проводил опрос с целью выяснить, кого там больше, писателей или читателей. Сначала там было больше читателей, а сейчас там примерно такие пропорции: треть читателей, треть начинающих писателей и треть состоявшихся литераторов. Я вижу среднего подписчика как человека, который сам пишет или начинает писать. Это тот, кому интересно почитать аналитику по книжкам или почитать новости по литературе, или советы по литературному мастерству. Я думаю, что когда блог сосредотачивается только на creative writing (техники писательского мастерства — Прим. ред.), то это плохо, так как советы сильно отличаются друг от друга. К примеру, одни люди планируют текст заранее, а другие пишут по интуиции. Есть те кто пишет каждый день, а есть другие, кто пишет редко.

Проблема блогов о писательском мастерстве в том, что ты не можешь объединить все это в единый нарратив, а это все же нужно для блогов. Поэтому мне не было интересно делать блог только по creative writing, как и не было интересно писать только книжные рецензии.

Я себя не вижу критиком, мне только интересно, как сделаны книги.

И при этом я не хочу ограничиваться строгими категориями. Если человек пишет, то он сам формирует нарратив, поэтому не так важно, о чем он пишет. Универсальный пример — это Достоевский, который вел журнал «Дневник писателя». В нем он писал обо всем. У него там были философские заметки, комментарии по литературоведению, новости, а также он публиковал тексты своих друзей.

— Значит, Достоевский был первым, кто объяснял, как жарить книги. У тебя есть цель, к чему ты хочешь привести свой канал в итоге?

— Мне хочется пробовать разные форматы. Недавно я записывал видеообращение для премии «ФИКШН35», в котором я рассказывал о книгах, попавших в длинный список. Это был формат такого ютуб-канала про книги. Также я завел подкаст. Поэтому я планирую пробовать максимальное количество расширений и смотреть, как они будут работать.

— Чему научил тебя опыт записи подкастов?

— Выражать мысли емко. В подкасте ограниченное количество времени, во время которого ты должен четко проговаривать информацию. С другой стороны, ты должен уметь вести конструктивный диалог. Ты учишься одновременно вести разговор и выуживать какие-то темы, которые могут быть интересны одновременно тебе, собеседнику и слушателю. Это сложно, я не уверен, что у меня получилось это во всех выпусках.

Самые удачные выпуски получились про поэзию, про то, как издать книгу в Сети, и про интерактивный фикшн. Я сам слушаю подкасты нижегородской «Полки», а также «Полки» Юрия Сапрыкина. Очень нравится, как записывает подкасты Алексей Поляринов, хотя он сейчас прервал их из-за работы над книгой. Есть подкаст Heresy Hub о современной культуре. Из иностранных я слушаю подкаст про фантастику imaginary worlds и некоторые подкасты от Guardian.  

— Как думаешь, почему подкасты сейчас так взлетели?

— Мне кажется, что у людей пресыщение текстовой информацией. И это касается не только подкастов. В Британии за 2018 год продажи аудиокниг выросли на 43%. Это уже тенденция — люди все больше слушают контент. Особенность слухового контента в том, что ничто не вторгается в твое поле внимания. Ты можешь слушать подкаст и идти по улице, ехать на транспорте, заниматься в тренажерном зале. А когда ты читаешь, тебя постоянно отвлекают новые уведомления или еще что-нибудь.

— Как записать хороший подкаст?

— Первое: надо убедиться, что у вас хороший звук. Второе: нужно разнообразить контент, чтобы это был не просто разговор двух человек. Может это будет какая-то музыка на фоне, может рубрики вроде блиц-вопросов или рекомендаций книжек, можно делиться новостями и их обсуждать, а также можно добавить больше юмора.

Вот у подкаста «Книжный базар» с Галиной Юзефович это все есть: они и пошутят, и интересно расскажут о каком-то жанре, и порекомендуют книжки, все в такой пропорции. Когда записываешь подкаст, нужно понимать, что людям интересен разнообразный контент. Если есть интересная история, то ее тоже можно рассказать в формате подкаста, как это делает тот же Поляринов в выпуске про Бэнкси. В нем он интересно рассказывает про карьеру Бэнкси, как он повлиял на уличное искусство. Несмотря на то, что рассказывает один человек, его интересно слушать.   

— На ютубе недавно начали появляться литературные каналы. Как тексты совмещаются с видеоформатом?

— Если мне захочется быстро почитать рецензию на книгу, которую я прочел, я скорее открою текст. Если я хочу просто послушать разговор с писателем или критиком, или чтобы видеоблогер рассказал о литературе, то я включу ютуб.

То есть ютуб больше про визуалку. Я смотрю канал «ещенепознер», куда приходили Сокуров, Архангельский и многие другие гости. Он очень клевый, там глубокие и интересные интервью, а недавно ведущий запустил новый формат под названием «Закладка». Он гуляет по городу и рассказывает про книги. Там и визуальная часть хорошая — с архитектурой и пейзажами — и рассказы про книги.

Похожая история, хотя и не про литературу, — документалка Дудя про Колыму. Ты смотришь на Дудя, который ходит в трех пуховиках на жестком морозе и примерно осознаешь, как сидели люди в лагерях. Это кинематографичный формат сторителлинга.

— Ты снимался в одном из выпусков канала «Книжный чел». Как это было? 

— Мне очень понравилось. Мы профессионально подошли к делу, а вопросы были интересные. Но это не сильно отличается от обычного интервью, ты просто сидишь и разговариваешь. Было необычно то, что часть съемок была у меня дома, хотя я не думал, что он для этого приспособлен. Особенно запомнилось, когда мы последнюю часть снимали в студии. Поскольку я раньше занимался реконструкцией, Гриша решил сделать такой скетч, где мы деремся на багетах в мундирах, это было очень смешно. Это о том, чем должен быть ютуб-контент, то есть серьезным и веселым одновременно.

— А как ты сам оцениваешь проект «Книжного чела»?

— Сначала было видно, что очень много интервьюера и не так много собеседника. Сейчас он все лучше и лучше. Важно, что он позиционирует это для аудитории, которая вообще раньше не читала. Это как люди, которые посмотрели баттл Оксимирона и Славы КПСС, и услышали про «Тысячеликого героя» Кэмпбелла, а на следующий день Кэмпбелл становится бестселлером во всех онлайн-магазинах. И здесь примерно то же самое. Интервью посмотрит человек, который обычно не читает, и узнает о каких-нибудь авторах и пойдет их читать. Это здорово. Мои любимые выпуски «Книжного чела» с Юрием Сапрыкиным и с Питером Сингером.

— Можешь дать совет тому, что хочет создать свой телеграм-канал? И не поздно ли этим заниматься?

— Самое главное — находить то, что тебе интересно, и писать об этом. Не важно, что это будет. Это может быть нишевая фантастика, это может быть феминистская литература, это могут быть исторические книги. Важно зацепиться за то, что интересно тебе и рассказывать то, что ты думаешь. А также нужно читать рецензии других блогеров и понимать, как они это делают, на них ориентироваться и постепенно вырабатывать собственный стиль.

И хотя стиль у человека каждого свой, он учится ему одновременно записывая и читая других. Я почти каждый день пишу в блог, и это сильно повлияло на мою технику письма. Если сравнивать, как я писал год назад и сейчас, то виден прогресс. Здесь важна регулярность.

А заводить блог никогда не поздно. Есть блоги, которые появились буквально недавно, но у них уже много подписчиков, если мы берем это как некий критерий успешности блога. Это получилось просто потому, что они интересно рассказывают о необычных вещах.

— Назови несколько любимых телеграм-каналов, за которыми стоит следить.

— По современной литературе: «Стоунер» Володи Панкратова, greenlampbooks Жени Лисицыной, «Книгиня про книги» Веры Котенко, «Опыты чтения» Маши Закрученко. По общественной тематике: «Дыхание Блокчейна-Стокса» Алексея Ковалева из «Медузы». А по культурной: «Сапрыкин – ст.» Юрия Сапрыкина. А также «Вершки и корешки» про необычные книги, философию, музыку.

— Часто можно услышать о том, что блогеры скоро заменят СМИ. Как относишься к этому прогнозу?

— Отрицательно. У СМИ есть важная функция — они проверяют информацию. Я говорю о нормальных СМИ, а не о пропагандистах и некачественных изданиях, которые этого не делают. У СМИ есть фактчекинг, редактура, корреспонденты. Почему так громко прозвучала история с немецким журналистом, которому вручали премии, а он оказался выдумщиком? Они не доработали и не сделали фактчекинг, хотя издание уважаемое.

У СМИ всегда будут такие источники, которые не захотят работать с блогерами. Когда у тебя есть СМИ, у тебя есть некая институция, которая давно существует и занимается экспертным отбором текстов. У блогеров другая функция. Если брать литературу, то блогеры больше знакомят людей с книгами и делятся личным мнением, а СМИ освещают более глобальную картину.

Есть блогеры, которые являются одновременно СМИ. К примеру, по уровню влияния Badcomedian’а можно сравнить со СМИ. Но одновременно есть влиятельный журнал «Искусство кино», которое активно читают, это старое СМИ о кино. Оба эти формата существуют. Есть Антон Долин, который одновременно человек-бренд критик на страницах СМИ, а есть сам Антон Долин. То же самое в литературе — блогер одновременно писать в своем блоге, «Горьком», «Медузе», «Новой газете». Ты будешь знать, что есть конкретный человек с его мнением, а есть СМИ. А в остальном форматы сохранятся и будут друг друга взаимно дополнять.

О Creative Writing

— Классический вопрос. Можно ли научить человека писать прозу?

— Не столько прозу, сколько то, что у него на уме, так, чтобы читателю это было интересно. До курса в CWS я думал, что нет каких-то универсальных паттернов. А когда увидел, что наши традиционные подходы работают на учениках, что их тексты реально становятся интереснее, то понял всю эффективность. 

Считается, что литературное образование — это нечто новое, но на самом деле это придумали еще древние шаманы. Их можно было назвать писателями, поскольку для проведения ритуалов они рассказывали истории. Рассказывая, ты как бы переносишься в другой мир, где разговариваешь с духами. Чтобы ритуал сработал, история должна быть интересной. Каждый шаман начинал обучения у другого шамана — по сути это было литературным образованием.

Другое дело, что ты учишься писать по схемам, а дальше работаешь сам. И уже от тебя зависит, насколько будет развиваться твой личный голос, что ты откроешь нового и как будешь писать. Можно делать это по схеме, и получится хорошо написанный, но абсолютно скучный текст, который люди заранее видят насквозь. Такого тоже стоит избегать. 

Научить писать нельзя, но можно сделать так, чтобы человек не совершал типичных ошибок.

— Многие считают, что талант — это миф и всего можно достичь трудолюбием. Ты как думаешь?

— Нет крайностей. Есть люди, которые говорят, что нужен только талант. А есть другие, которые говорят: «Чувак, 10 тысяч часов — и ты можешь играть на скрипке!» Это тоже миф, потому что цифру 10 тысяч часов автор идеи взял с потолка, ничем не обосновал, и она поселилась в бизнес-литературе.

На самом деле все индивидуально. Кому-то требуется 100 текстов, чтобы написать нечто действительно качественное, кому-то 50, а кому-то 2. У всех по-разному. Если у человека есть некий позыв что-то написать, то он берет и пишет. Если он хочет нарисовать картину, то он идет и рисует картинку. Я это отношу не к таланту, а к тому, какой наиболее оптимальный путь самовыражения тебе хочется выбрать в конкретный момент. К примеру, Владимир Сорокин изначально был иллюстратором и художником, а только потом стал писателем. Сейчас он больше пишет картины, а не тексты. Есть примеры художников, которые предпочитают акционизм и работы с текстом, чем написание картин. Должен быть внутренний запрос на то, чтобы делать креативный продукт, а формат ты выбираешь сам. У каждого своя мера трудолюбия, которая приведет его к тому, чтобы он написал что-то действительно хорошее и интересное.

— Что самое главное, чему ты научился в магистратуре «Литературное мастерство» в ВШЭ?

— Писать разные тексты: художественную прозу, рецензии, эссе, сценарии. А также работать с дедлайнами, которые приходилось четко соблюдать. Порой нужно было чем-то жертвовать, чтобы дописать рассказ. Еще научился принимать критику, поскольку когда ты работаешь в сообществе людей и есть система оценки твоих трудов, ты сталкиваешься с тем, что нужно выслушивать фидбек и отличать конструктив от вкусовщины. А это очень важно, особенно в художественной литературе.

Очень часто люди думают, что если они свои вкусы добавят к отзыву, то они принесут пользу. А это не так. Ты учишься объективно смотреть на вещи. К примеру, текст может быть написан в реалистическом стиле без особенного сюжета. Если тебе такие тексты не нравятся, тогда ты признаешь, что это не твой текст, но говоришь автору, что тебе он все равно нравится. Это сейчас мне помогает в работе с премией для молодых писателей, потому что там совсем разные тексты и ты по-разному к ним подходишь.

При критике нужно понимать, что важна твоя позиция как читателя, но она должна быть раскрыта. Не нужно говорить «Это слабо!», а нужно объяснить, чем это слабо с вашей точки зрения. А человек уже сам примет решение, учитывать ли ваше мнение или нет. Это абсолютно нормально. 

Вы можете сказать автору, что у него слишком много деталей. Но это может быть особенность прозы, что в рамках произведения это имеет ценность. Я читал эссе Михаила Шишкина про Роберта Вальзера, которому важно каждую деталь забрать к себе в текст. При этом когда ты читаешь его текст, то понимаешь, что это абсолютно магическая вещь. Там могут быть лишние детали, но ты на это вообще не обращаешь внимание, потому что очень хорошо написано.

Нужно принимать, что проза у всех разная. Но ты все равно принесешь пользу, если будешь открыто и честно говорить, что тебе нравится, а что нет.

— Как понять начинающему писателю, нужно ли ему учиться на курсах или он справится своими силами?

— Курсы хороши тем, что там есть обучение фидбеку и работа в группе. С одной стороны, это опыт тебе как человеку, потому что ты попадаешь в комьюнити людей, которые занимаются одним делом. С другой стороны, ты активно работаешь, делаешь упражнения и проходишь интенсивный период, который тебя чему-то учит. Я не могу сказать, что на курсы обязательно нужно идти всем, потому что нельзя никому давать общих советов, но если у человека есть понимание, что ему подойдет работа в группе и он хочет интенсивно научиться литературному мастерству, то ему можно советовать попробовать сходить на воркшоп. Можно организовать его самому вместе со своими друзьями, которые тоже пишут. Вы просто садитесь и обсуждаете ваши тексты, по сути это то же самое.

Либо можно читать как можно больше книжек и черпать информацию из них. Такие примеры тоже есть, многие люди не ходили на курсы и они потрясающе пишут. К примеру, Вячеслав Ставецкий, который не обучался на литературных курсах, а читал много литературы.

— Университетская среда положительно влияет на литературное образование или лучше работает неформальная лаборатория?

— В академической среде есть эксперт, который может прочесть лекцию и дать тебе информацию, которую ты нигде больше не услышишь. Если он оценит твой текст, то это тоже будет экспертное мнение, а не мнение твоего друга. Но в академической среде много бюрократии, тебе приходится идти по программе, которую за тебя уже написали. Тебе не всегда будут нравиться преподаватели.

Когда ты идешь на курс в CWS или в «Хороший текст», ты знаешь, к кому ты идешь. Если ты запишешься на курс к писателю Дмитрию Данилову, то ты знаешь, кто он такой, какие тексты он пишет и как он будет оценивать тебя. А когда ты записываешься на курс по театру или филологии в Вышке, то ты не знаешь, чего ожидать, потому что не знаешь преподавателя. У тебя также может в середине курса поменяться преподаватель, после чего вектор у курса будет совсем иной. Есть такой бюрократический хаос, от которого в университетской среде никуда не уйти.

В любой среде есть проблема токсичности в отношениях между преподавателями и студентами, а также между студентами. От этого тоже никуда не убежать. В воркшопе с друзьями такого нет, потому что вы друг друга знаете и как регулировать конфликты. А когда есть большая группа людей и преподавателей, то может случиться всякое.  

— Какая модель Creative Writing тебе кажется самой лучшей?

— Я переводил статью писательницы Хелен Рубинштейн о том, как должен быть организован creative writing. Там четко указаны, какие критерии должны быть установлены и как должно строиться обсуждение текстов. Не так важно читать лекции, а важно обсуждать какие-то темы и тексты сами по себе. Преподаватель creative writing — в каком-то смысле терапевт текстов. Он смотрит на проблему, оценивает ее и предлагает автору пути решения. Я выступаю за более коммуникативный подход и более горизонтальный. 

— Рубинштейн критиковала курсы писательского мастерства за то, что превращаются в инструмент воспитания «правильного» вкуса у студентов и принуждают студентов искать внешнего одобрения. Как этого избежать?

— Нужно интернализировать свой писательский опыт, то есть уводить его от внешних целей в сторону внутренних. Ты пишешь и сравниваешь то, чем новый текст отличается от старого, что в нем работает лучше или хуже. Нужно не думать о том, чтобы получить Пулитцеровскую премию или «Большую книгу», а о том, что тебе самому важно в твоих текстах. Я замечаю по своим друзьям, что у них получается успешно и без неврозов тогда, когда они пишут о важных для них вещах, берут истории из реальности и обрабатывают их. Тогда получается здоровое отношение к профессии. Писательство — это все-таки профессия, в которой совсем не думать о внешних поощрениях было бы странно. Но они должны быть где-то на периферии.

У тех же шаманов дело в том, что они усваивают устную традицию, потом учатся у шаманов, интернализируют истории и придумывают свои. Когда они проводят ритуалы, им не столько важна цель вроде прекращения снежной бури, сколько важно задействовать свои внутренние силы для контакта с духом. Я прочитал это в книге Mythic Images & Shamanism: A Perspective on Kalevala Poetry финской исследовательницы фольклора о том, как повлияли древние шаманские традиции на национальный финский эпос.

— Кто в истории лучше всего преподавал писательское мастерство? Может быть, Евгений Замятин?

— Когда говорят о creative writing обычно имеют в виду Великобританию и США. А между прочим у нас был Замятин, успешные курсы вел Шкловский, а также был Горький, который создал целый институт. Изначально идея была в том, что туда поступают люди, которые уже получили некую профессию и которым есть что сказать. Сама по себе идея довольно продуктивная. Нельзя взять человека с улица без опыта и базового образования и сказать ему: «Давай пиши!» Это как взять крестьянина и заставить его анализировать Пастернака.

Курсы того времени предлагали полезные и небанальные советы, которые во многом упирались в стиль, а не в саму историю. Главная особенность русской традиции преподавания creative writing заключается в том, что они первые добавили формалистский подход к писательству. Формализм открыл структуру в текстах, они стали применять это на практике и учить тому, как пишется текст. Это важнее, чем просто сказать: «Вы должны рассказывать интересную историю!»

Интересные истории, конечно, важны, но они не появляются по щелчку пальца. У человека должно быть понимание того, как делаются самые разные тексты. У всех русских курсов есть свой подход к тому, как пишется поэзия, текст для журнала или художественные тексты. Тот же Шкловский в «Технике писательского мастерства» писал о том, что рассказы бывают разные, что рассказ можно строить не на драматургии, а на параллелях, как сделаны «Три смерти» у Толстого.

— Стоит ли пытаться написать бестселлер?

Невозможно написать бестселлер, потому что он получается сам вне зависимости от желания автора. Вот Гузель Яхина написала роман «Зулейха открывает глаза». Сейчас это объективно бестселлер по меркам российского рынка, там больше 150 тысяч экземпляров. Знала ли она, что пишет бестселлер? Нет, конечно. Сперва она написала сценарий и не знала, что с ним делать. Потом написала рукопись, по первым страниц которой редакторы увидели, что это гениальная вещь.

Писателю нужно больше наблюдать за тем, что его окружает и что его интересует, а потом написать об этом. Если у него получилось поймать некий дух времени и ощутить, что важно об этом написать именно такими словами, то получится бестселлер. Если нет, то нет, и в этом ничего плохого нет.

Если я знаю, что я напишу книгу и с ней ничего не случится, то я все равно продолжу писать. Потому что ты пишешь не ради бестселлера.  

— Как писать о современных темах так, чтобы твоя книга продолжала быть актуальной?

— Нужно больше писать о личном опыте и быть честным либо художественно, либо фактически. Вот в «Тексте» Глуховского вроде вымышленная история, но при этом там довольно узнаваемые явления. Вплоть до того, что он даже предвосхитил всю историю с Иваном Голуновым. Французский психоаналитик и филолог Пьер Байяр писал о том, что у текстов есть предсказательная функция. У Глуховского это сработало — там есть филолог по имени Горюнов, которому подбрасывают наркотики, а потом в реальности происходит то же самое с Иваном Голуновым.

В первую очередь нужно опираться на темы, которые актуальны для тебя. Современным поэтам, получившим недавно премию «Лицей», важно писать о вещах, о которых другие не говорят. Они пишут об этом, а потом им приходят отзывы: «Я точно также думаю, как здорово, что вы об этом написали!» Это может сработать даже спустя много лет. Вот взять, к примеру, «Обитель» Захара Прилепина. Я не уверен, что его текст про Донбасс будут помнить, а вот это запомнят.

— Как собирать и использовать истории людей в литературе?

— На курсе по драматургии Михаила Угарова было забавное упражнение. Он говорил подходить к любому человеку на улице и спросить: «В каком городе я оказался?» Получались очень странные разговоры. Однажды я разговорился с одной незнакомой женщиной на остановке и понял, что люди обычно готовы говорить. Нужно их как-то вывести на разговор и понимать, чего ты хочешь добиться этим разговором. При этом я заранее формулирую некое задание для текста и потом собираю информацию из разных источников. Это может быть интервью или просто прогулка по улице, во время которой ты услышишь обрывок разговора, способный навести тебя на идею. Я однажды гулял со знакомой и мне пришла идея для рассказа просто из того, что она рассказывала про свою сестру. Так что ты постоянно работаешь писателем даже тогда, когда не сидишь за столом. Главное — быть открытым для нового опыта.

Поэтому я и начал работать журналистом. Ты встречаешь разные истории людей и понимаешь, что мир очень сложный. К примеру, сегодня ты можешь говорить, что Следственный комитет прогнил, а на следующий день встречаешься с профессиональным и либерально настроенным следователем, который на самом деле хороший человек. И ты понимаешь, что люди — это не институции. 

— Стоит ли писателю кому-то подражать?

— Подражательство — это нормально. Даже во время разговора с человеком, который тебе нравится, ты перенимаешь мимические черты или слова. В литературе то же самое. Ты читаешь какого-то автора и начинаешь пользоваться его приемами. Но важно признавать, что ты можешь быть непохожим на своего кумира. Ты можешь очень любить Набокова, а сам писать простым лапидарным стилем, и это будет нормально.

Но чтобы выработать свой стиль, нужно экспериментировать. Можно написать в настоящем времени, хотя обычно пишешь в прошедшем, или написать от лица женщины, хотя обычно пишешь от лица мужчины. Очень важно отправлять рукописи в издательства журналов, потому что они обычно присылают в ответ конструктивную критику.

— На курсах писательского мастерства много задают. Как преодолевать прокрастинацию?

— Во-первых, нужно признать проблему. Не нужно говорить себе «Я не прокрастинирую, а занимаясь чем-то полезным», а требуется честно признаваться в том, что ты прокрастинируешь. Во-вторых, полезно использовать разные техники для входа в собственный режим. Скажем, пару лет назад по фейсбуку гуляла цитата девушки, которая советовала начинать текст со слов: «Ну бля, короче…» И все! Ты начинаешь писать текст, как будто рассказываешь своему другу. Я это применял и это работает.

Также нужно меньше сидеть в соцсетях. Это полезный источник для получения знаний и сюжетов, но это нужно лимитировать. Это может быть занимать очень много времени, ведь соцсети так устроены, чтобы жрать твое время. Устанавливаешь таймер и уходишь из соцсетей.

Важно понимать, какой режим работы для тебя подходит. Кому-то подходит сидеть одному в кабинете и писать в тишине. Кому-то подходит включать тупые передачи по «Рен-ТВ» и писать под них. Кому-то подходит писать в кафе, где шум позволяет им сосредоточиться. Еще можно работать с наградами. Говорить себе «Я напишу абзац текста, а потом выпью чашечку кофе». Для меня это не очень работает из-за того, что я тут же съедаю награду, но кому-то подходит. 

Еще прокрастинация может быть связана с подсознательным пониманием того, что в тексте что-то пошло не так. Тогда нужно вернуться обратно и подумать, что можно изменить так, чтобы тебе вновь стало его интересно писать. 

Прокрастинация — это не лень, а сигнал организма и подсознания о проблеме, которую нужно исправить. 

— Многие писатели страдают от чрезмерной самокритики. Где проходит та грань между пользой и вредом самому себе?

— Самокритика начинает вредить, когда мешает тебе работать. Во время самокритики полезно понимать, что есть «ты-читатель» и «ты-писатель». То, что делает «ты-писатель» может не нравиться «ты-читателю», и это нормально. Как читатель ты можешь быть более опытным, чем как писатель. Надо понимать, что текст ты пишешь для себя. Лично я все равно страдаю от комплекса самокритики, очень не люблю свои тексты. Но эта техника помогает, можно даже буквально это делать — ставишь перед собой еще один стул и представляешься: «Привет, я читатель, сейчас буду разносить твой текст». Потом пересаживаешься обратно и говоришь читателю: «Отвернись, я сейчас буду писать свой текст». Дописываешь текст и даешь ему отлежаться. Через какое-то время возвращаешься к тексту и даешь его «тебе-читателю», который говорит, что работает и что нет. Важно относить самокритику на более поздний период.

О современной литературе

— Многие говорят о вымирании книжной индустрии и о том, что литература обречена стать нишевым искусством вроде оперы. Может ли литература конкурировать с сериалами, интернетом и новыми технологиями?

— Литература не вымирает, это миф. Можно сказать, что люди читают книги сейчас гораздо меньше, чем смотрят сериалы или играют в игры. Но если мы посмотрим на то, как сделаны эти фильмы и сериалы, то мы увидим, что очень многие из них основаны на книгах. Даже «Чернобыль» основан на книгах Алексиевич, то же самое с «Игрой престолов» и книгами Джорджа Мартина. Мини-сериал «Любовь, смерть и роботы» целиком основан на рассказах современных фантастов.

Да, люди меньше читают литературу, но при этом она продолжает косвенно влиять. Также будет расти количество людей, которые слушают аудиокниги. Я думаю, что когда русские писатели научаться рассказывать интересные истории, мы увидим новый бум литературы. Мне кажется, что какой-то момент люди устанут от переизбытка сериального контента. Живое слово позволяет проживать чужой опыт так, как ни один сериал тебе не позволит сделать. Вот почему так популярны стали книги Салли Руни? Она просто интересную историю от своего лица.

— Экранизации делают книги востребованными, но при этом превращают их в придаток для сериалов и фильмов. Нужно ли писателю представлять, как выглядят его книги на «Нетфликсе»?

— Нет, нужно представлять, как рассказать интересную историю. Мысли о Нетфликсе рождают лишние фантазии. Я часто встречаю в писательских пабликах вопросы вроде: «Кто бы играл главную роль в экранизации вашей книги?». Какое это имеет значение? Думай о книге, как ее писать, как рассказать историю, а остальное приложится. Экранизации — это вообще другое произведение. Вот «Сияние» Кубрика и «Сияние» Кинга — два разных «Сияния».

Литература не станет придатком к экранизациям, поскольку она позволяет делать то, что не позволяет визуалка. При этом литература уже стала чем-то вроде оперы: обязательными к прочтению для культурного человека считаются переусложненные вещи вроде «Улисса» или «Бесконечной шутки». Я думаю, что все более важным искусством будут становиться игры потому что они позволяют делать интерактив, который никогда не испытывает читатель книги. В книге это избыточная вещь.

— Есть мнение, что люди разлюбили читать большие тексты. Что будет происходить с объемом книг?

— Я так не думаю. Наоборот, человеку хочется погрузиться в какую-то одну историю и следить за ней. Потому что все смотрят сериалы, а когда у тебя большая книжка, то у тебя больше контента. Ты за ней больше следишь и можешь переключаться. Поэтому тебе интереснее прочесть толстую книжку, чем сборник рассказов. Сборники не так популярны потому, что в больших книгах есть мир и герои, которых ты хорошо узнаешь. В рассказах такого нет, там тебе просто рассказывают истории, которые не слишком отличаются от постов твоих друзей в соцсетях. При этом рассказы — это тоже важная форма литературы как искусства, потому что попробуй написать рассказ, который сравнится с «Мертвецами» Джойса. Это очень тяжело.

— Многие сейчас говорят про развитие метамодерна в литературе. Что думаешь про это направление?

— Я не считаю, что оно существует. Вот метамодернисты говорят, что есть осцилляция между иронией и серьезностью, но непонятно чем это отличается от постмодернизма. Мне больше нравится термин «новая искренность». К постмодернистским приемам, которые раньше существовали только ради самих себя, примешивается желание решать настоящие проблемы. Но это не метамодернизм, это просто мы научились использовать иронию как способ рассмотрения серьезных вещей. Мы стали рассказывать истории, добавляя и искренность и немножко здорового цинизма. Это интернализация постмодернизма, который уходит от экспериментов к тому, чтобы помогать рассказывать истории.

Я читал метамодернистские основополагающие тексты, ту же статью Вермюлена и Аккера, с которой все началось. Понятно, что у них есть занятные замечания, что полезно прочесть, но тем не менее нельзя сказать, что появилось отдельное направление. Тот же текст Поляринова «Центр тяжести», который очень часто называют метамодернистским, там такого нет. Там есть шутейки, ироничные моменты, но в целом это антиутопия с элементами разных жанров. Она искренняя, честно рассказанная с разговором о проблемах, но там нет такого, что один кусок текста написан по-постмодернистски, а потом уходит в серьезность. Это так не работает.

— Литература будет стремиться вернуться к модернистской переусложненности в духе Джойса и Уолесса или будет себя упрощать, чтобы вернуться в массы?

— Наверное, она будет возвращаться к Прусту. Норвежский писатель Кнаусгор, написавший «Мою борьбу», это тот же Пруст, который пишет не о прошлом, а о настоящем. Модерн — это больше про большие и упрощенные нарративы, которые тебе подсовывают как универсальные. А сейчас больше упор на индивидуальный опыт человека. Интереснее то, чего человек сам прожил, какие у него были травмы и какие достижения. Сейчас очень много текстов, которые относятся к автофикшну, то есть к рассказу о себе. Таких текстов будет все больше. Одновременно будут существовать тексты, которые можно назвать жанровыми, то же фэнтези.

Мы живем в мире, где каждый может сам выбирать контент, который ему нравится. Каждый может сам выбирать развлечения. Нельзя сказать, что мы в скором времени вернемся к какому-то общему направлению. Какие-то чувствования будут конечно. Вот, допустим, в фейсбуке оскорбляются. Но это в нашем фейсбуке оскорбляются потому что мы относимся к литературному сообществу, а за его пределами никакого скандала не было. И в литературе будет продолжаться такая атомизация.

— Считается, что научпоп стал популярнее художественной литературы. С чем это связываешь?

— В каком-то смысле да. Кажется, на нас очень сильно повлияли события, связанные с постправдой. Когда ты понимаешь, что тебе очень важен фактчекинг и тебе очень важна проверенная информация. А научпоп обычно пишут люди, которые умеют проверять информацию. Либо это самые ученые, либо научные журналисты. А людям очень часто сейчас интереснее прочесть о чем-то, что расскажет им о том, как устроен мир вокруг. Причем это сделает некий эксперт, который покажет, как устроено сознание или как работает урбанизм. Человек читает и понимает, как работает мир вокруг него.

Я не считаю, что это негативным образом влияет на литературу. Наоборот, можно сейчас посмотреть на работы на молодых авторов, которые все больше включают научно-популярную информацию в книжки. Вот в «Центре тяжести» Поляринова то же самое, вроде моментов про падение Берлинской стены. Автор излагает научно-популярные факты и ты больше веришь тому, что он рассказывает, потому что человек узнал что-то новое и подумал: «Прикольно! Буду читать дальше с большей верой, даже если это выдумка».

— Ты уже упомянул о том, как стали востребованы аудиокниги. Многое ли теряется при прослушивании по сравнению с чтением? Как оцениваешь аудиороман Глуховского «Пост»?

— Я скорее визуал в плане восприятия информации. Поэтому мне тяжело слушать, я очень много забываю, но в целом во время прослушивании аудиокниги ты можешь следить за сюжетом и понимать то, что там происходит. Очень важен момент исполнения. Лично мне важно, как рассказчик читает книгу. Есть книга «1973» Никласа Натт-о-Дага, я пытался почитать ее на бумаге и мне стало очень скучно. Это детектив в сеттинге конца 19-го века, в Швеции. Он очень медленно разгоняется, там легко узнаваемые вещи, ты заранее знаешь, что будет. Но аудиокнига — это нечто! Там актеры с четырьмя голосами, с которыми у тебя совсем другое восприятие информации. Это редкий случай, когда аудиокнига сильнее оригинала.

А вот в «Посте» Глуховского важно его исполнение. Он читает очень эмоционально и погружается в разных героев. Когда он читает от лица девочки-подростка, то он один, когда он читает от лица полковника, он совсем другой. Ты очень быстро погружаешься благодаря тому, как он зачитывает текст. Это иммерсивный опыт восприятия.

Обложка аудиосериала «Пост», сервис Storytel

К тому же «Пост» — хорошая литература сама по себе. Она поднимает довольно актуальные проблемы о том, как работает замкнутое иерархическое общество, выстроенное по вертикали. Такое общество ожидает неизбежный крах. Когда у тебя связаны руки бюрократией и коррупцией, все это рано или поздно рухнет. Там есть небольшой феминистский посыл и роман воспитания, то есть там есть все от хорошего текста. Одновременно хорошее исполнение дает тебе возможность воспринимать это на слух так, чтобы ты погружался в текст.

— Чем русская литература отличается от западной?

— Меньше писателей рассказывают интересные истории. Очень часто это нудятина про то, как скучающий интеллигент ходит по городу. Я сейчас курирую с коллегой рубрику «Опыты» на сайте «Прочтение», куда присылают рассказы. Довольно часто это недостаток стиля, очень много шаблонов и рефлексии. Причем в рефлексии как таковой ничего плохого нет, но ты должен уметь превратить ее в историю, иначе она никому не нужна.

Западный автор обычно представляет, как сделать интересную историю, при этом чтобы это было хорошо написано. У наших писателей это не так часто встречается. Я это связываю отчасти с советским наследием, когда тебе не требовалось писать интересно. Отчасти с тем, что об этом только не так давно стали задумываться, курсы creative writing массово открываться стали совсем недавно. До этого было не так много книг по писательскому мастерству.  

— Часто можно услышать, что традиция русской классики — это наше проклятье или преимущество. Стоит ли пытаться писать «великий русский роман»?

— Такой задачи не должно стоять, ведь такие вещи появляются сами по себе. «Моби Дик» или «Великий Гэтсби» не писались как великие американские романы, хотя со временем стали таковыми. Русская классика хороша тем, что у нее можно многому научиться. К примеру, можно научиться рассказывать интересные истории у Чехова, даже в таких произведениях, где нет ожидаемой концовки, как в «Даме с собачкой». Или писать напряженные диалоги у Достоевского, где разговоры очень затянутые и нервные, но они двигают сюжет. Они подсознательно знали все эти приемы. Нам, конечно, очень повезло, что нам не нужно читать это все в переводе. Русская классика однозначно помогает.

— Почему такие ужасающе маленькие деньги в нашей книжной индустрии по сравнению с Западом?  

— На Западе тоже не очень. В Великобритании писатель в среднем зарабатывает 12 тысяч фунтов в год, а домохозяйство около 70 тысяч фунтов. Интеллектуальный труд в принципе не очень хорошо оплачивается. Сейчас очень много текстового контента, а рынок так устроен, что у писателей хуже защищены права. В России нет какой-либо организации, которая защищала бы права писателей перед издателями. Всякие союзы писателей и ПЕН-клубы эту функцию не выполняют.

Также русскому рынку не хватает того, что есть на Западе: литературных агентов и скаутов издательств. В результате получается ситуация, что издательству выгоднее опубликовать книгу какого-нибудь блогера со 100-тысячной аудиторией просто потому, что у него эта аудитория есть. И издатель знает, что эта аудитория может захотеть купить эту книгу. А книга может быть пустышкой: «Как снимать фото в инстаграме». Когда этого будет меньше и будет больше интереса к писательским историям, тогда и больше денег появится.

К тому же у нас экономика так устроена, что 90% книжного рынка принадлежит одному монополисту (Имеется в виду издательство «Эксмо» — Прим. ред.). Есть небольшие издательства, которые регулярно издают популярные новинки, но их все равно недостаточно. Чем больше будет издательств, тем больше будет возможностей заработать писателям. Чем более диверсифицированной станет экономика, тем больше появится предложений.

Я сейчас не готов давать рецепты, как выходить из этой ситуации и добиваться того, чтобы появлялось больше денег в индустрии. Как я и говорил, сейчас везде в мире писателям очень трудно живется. Не так много спонсоров и премий, а также писательских резиденций, где автору будут платить деньги за его работу. В результате появляются такие токсичные вещи, как скандалы на премиях, потому что единственный источник заработка — это получить миллионный гонорар на премии. Вокруг этого начинается грызня, в том числе из-за этого, что других возможностей заработать нет.

— В нашей стране сложилось такое отношение к писателю как к такому пророку и духовному учителю, но только не как к профессионалу, который получает за свою работу хорошие деньги. Как только писатель начинает хорошо зарабатывать, к нему сразу меняется отношение на отрицательное потому что он якобы продался. Можно ли что-то с этим поделать?

Это получилось отчасти из-за того, что почти все русские классические писатели были помещиками. Тот же Достоевский он жил, конечно, за счет гонораров, но остался в массовом сознании таким духовным пророком. Писатели советского периода — люди на зарплате, которые получали грант от союза писателей, глубоко идеологической организации. У нас невольно возникает ощущение, что если ты не работаешь на союз писателей, а получаешь деньги как-то иначе, то с тобой что-то не так. Сохраняется такая инерция сознания, потому что общественное сознание меняется очень медленно. Гораздо медленнее, чем у одного отдельного человека. Но со временем это отношение должно измениться.

Мне нравится пример Глуховского потому что это человек, который понимает, что не нужно бояться технологий, соцсетей, видеоигр, сериалов, а надо с ними работать. «Метро» — отличный пример франшизы, где есть неплохие книги (разного качества, но в целом неплохие), признанные видеоигры и проданные сценарии для экранизации. Из этого родился «Пост» — тоже постапокалипсис, но аудиосериал. Нужно работать с разными форматами. 

— Недавно Галина Юзефович написала пост, в котором сказала, что она перестала видеть пользу в премиях. Есть ли от премий толк для индустрии или это тусовочка для своих?

— Есть толк, это экспертный отбор текстов. Когда ты открываешь букеровскую книжку, то она будет качественной так или иначе. Понравится она тебе или нет — это вопрос другой, но это значит, что будет какое-то признание экспертного сообщества. С другой стороны, это показывает какое-то веяние в культурном пространстве, которое формирует группа читающий людей. Вот книга «Памяти памяти» Марии Степановой получила премию «НОС», а значит, что не появилось другого текста, который бы смешивал фикшн и автофикшн, а Степанова это сделала. Значит это важно.

Премии — это не только важный фактор, они еще исполняют функцию поддержки писателей. Не только финансовая, но и информационная поддержка. Это дополнительное освещение длинного и короткого списка, и финалистов, и победителя. Если человек попадает в шортлист премии, то он автоматически попадет в новости об этой премии, на страницы википедии об этой премии, попадает во все СМИ, которые пишут об этой премии. Это все равно привлекает интерес к его имени и к его книгам. Так что премии остаются важными, поэтому их должно быть больше.

— Нобелевская премия последние несколько лет начала вручаться по совершенно иным принципам. Если раньше ее присуждали за литературные заслуги, то теперь ее стали присуждать группам людям, которые раньше не могли попасть в поле обзора этой премии. Стоит ли награждать исключительно за писательские достижения или нужно открывать новые голоса и восстанавливать справедливость?

— Когда мы выбирали тексты на «ФИКШН35», у нас стоял вопрос, по какому принципу отбирать короткий список. Я понял, что для меня основное — это то, как текст написан и какие темы освещаются. Если это неизвестная тема, как книга Анны Клепиковой про интернаты для умственно-отсталых детей, то я понимаю, что это важная книга, особенно если она хорошо написана. И то и то важно. Мне кажется, что нужно одновременно смотреть и на заслуги и на группу, которую представляет человек. Очень часто может быть, что ты предпочтешь текст, написанный белым цисгендерным мужчиной тексту человеку из меньшинства. Для меня абсолютно не важно, какого цвета кожи, вероисповедания или ориентации, но для меня важно, как этот текст написан. То есть одно стыкуется с другим: важно открывать новые голоса и слушать тех, кого раньше не слушали, но одновременно следить за тем, чтобы тексты говорили о новом и есть там оригинальный авторский голос. 

— Назови несколько любимых современных писателей.

— Лоран Бине, у него такой постмодернистский подход к литературе. Он считает, что если он пишет в одном жанре, то его нужно переизобретать. Если это исторический роман, то он должен быть документальным (Имеется в виду роман «HHhH» о нацисте Райнхарде Гейдрихе — Прим. ред.). Если он пишет детектив про филологов конца 20-го века, то там должно твориться безумие (Роман «Седьмая функция языка» о гибели философа Ролана Барта — Прим. ред.).

Еще Мишель Уэльбек, его «Покорность» и «Платформа». Люблю Алексея Иванова, его фишка в том, что он может быть очень разным, от «Географа, который пропил глобус» до «Сердце Пармы». Еще Глуховский — из того, что я у него читал, мне все нравится, это мой писатель. И Кристофер Прист, мне нравится его «Престиж» и сборник рассказов «Архипелаг грез». Он очень хороший фантаст, недавно на русском вышел его второй роман («Опрокинутый мир» – Прим. ред.). Еще есть абсолютно безумная фантастика Стива Айлетта. Он написал роман «Шаманский космос» о том, как группа шаманов хочет убить Бога. Это очень психоделическая вещь.

— А кто по-твоему переоценен?

Мне адски не нравятся поп-ученые, которые начинают все обобщать. Юваль Харари например. То же самое у Джареда Даймонда в его работе «Ружья, микробы и сталь» или у Талеба, который написал «Черного лебедя». Все такие теории строятся на том, что автор придумал какую-то концепцию и подбирает факты так, чтобы ему было удобно. Это не отменяет того, что есть факты, которые будут этой теории противоречить. В результате мы под готовую теорию подгоняем факты, а все читатели такие: «О, боже мой!». А на самом деле все может быть далеко не так. В научпопе есть такие авторы, которые на обобщающих выводах строят свои книги. Мне не кажется, что это продуктивный путь. Если есть человек, который занимается какой-то темой и может про нее рассказать хорошим языком, то тогда появляется хороший науч-поп. Если там есть выводы, то они основаны на действиях автора, а не на обобщениях.

Однако если книги становятся популярными, то это что-то говорит об обществе. Популярность книг авторов, любящих обобщения, говорит о том, что люди ищут простых ответов, хотя их на самом деле нет. В художественной литературе если вещь становится популярна, то это не просто так. Те же «50 оттенков серого» — понятно, что это гребанная порнуха, но она написана так, что люди ведутся. Значит что-то в этом вещи есть хорошее. Поэтому редко бывают по-настоящему переоцененные вещи.

При этом мне не нравятся поздние вещи Пелевина. Мне не очень понравилась «Священная книга оборотня» и из того, что я читал в рецензиях на «Гору Фудзи» видно, что человек избрал свою концепцию, как надо писать. То есть нужно взять актуальную тему, добавлять свои буддийские философствования и писать готовый продукт. Я думаю, что он на волне своего успеха решил, что не нужно пробовать что-то новое, раз люди и так покупают книжки. Плюс он ушел от мира и не пользуется соцсетями, поэтому все его размышления о текущей ситуации уходят в книги. Я прочел интервью Анны Козловой, которая, как мне кажется, верно заметила, что если ты писатель и у тебя есть какие-то неврозы и свое мнение, то ты можешь добавлять его в книги, но ты должен понимать, что ты обязан рассказать читателю интересную историю. Рефлексия не интересна. А у Пелевина, по сути, одна большая рефлексия одного и того же человека.

И мне не нравится «Брисбен» Водолазкина. Мне кажется, что «Лавр» — вещь, в которой форма и содержание себе соответствуют. Специалист по Древней Руси пишет роман, где есть магический реализм с интересными приемами. А вот «Брисбен» написан тем же языком про музыканта, который просветлился и пришел к церкви, после чего мы его должны считать святым человеком, хотя он кладет в постель чужую невесту и высокомерно относится к своим поклонникам. Ему наплевать на людей, которые просят у него подписать диски, он на них смотрит свысока и по-снобски. В моей картине мира так не выглядит святой человек, это довольно мерзко, я не хочу читать об этом роман. Я надеюсь, что он напишет что-нибудь другое.

— Чем новое поколение писателей отличается от прежнего?

— Я думаю, что они не боятся реальности и не боятся смешивать жанры. У них нет комплексов по поводу фантастики. Как тот же Водолазкин говорил: «Зачем Исигуро написал “Не отпускай меня” в фантастическом стиле, написал бы как есть!» У молодых писателей такого нет. Они могут фантастику написать. Может не очень ловко получаться, но у них такого комплекса нет, они просто берут и пишут. Они также гораздо более публичные, чем писатели старого поколения. Они могут рассказывать то, чем занимаются, у них есть профиль в инстаграме и телеграме. Молодые писатели освещают то, что они пишут, и как-то влияют на читателей. Мне кажется, это важно.

— В современной русской литературе долгое время доминировала историческая проза. Как думаешь, этот тренд сейчас преодолен? Может лучше обратиться к современности или мы еще что-то не отрефлексировали?

— У нас 20-й век получился очень жестоким. Не хватает Шаламова и Солженицына, чтобы осмыслить такой гигантский опыт. Понятно, что это еще все не проработано и все это еще будет прорабатываться. Другое дело, что это не должны быть только книги. Есть «Мемориал», есть проекты, связанные с чтением дневников участников войны, у Театра.doc или Сахаровского центра. Разные институции должны заниматься тем, чтобы открывать новые страницы истории. Не только писатели должны рефлексировать. Мне кажется, устали даже больше не от исторических романов, а от семейных саг. А так, что автору интересно, о том он и пишет. Я встречал такое мнение, что прозу иногда боишься писать, потому что не знаешь, как об этом говорить. Такое тоже есть, когда писатель просто еще не знает, как говорить о том, что происходит вокруг. Должно пройти какое-то время.

— Должно ли государство поддерживать писателей?

— Я думаю, что да, потому что этим везде занимаются. Но это не должно быть на идеологической основе. Это должны быть независимые гранты, которые даются авторам по качеству текста, оригинальности, освещаемым темам. Но это должно быть свободно от идеологии.

—А если у тебя чиновник спросит «Зачем мы на это должны давать деньги?», то что ты на это ответишь?

— Это не должно быть «зачем». Когда меценат или государство оказывает поддержку культуре, то он просто понимает, что он спонсирует культуру. Это вопрос поддержки искусства, которое не имеет идеологической задачи. Культура не продвигает чьи-то ценности, она просто существует и развивается.

— Школа прививает ученикам отвращение к литературе. Как нам реформировать систему образования? И стоит ли вообще преподавать литературу в школе?

— Стоит, но у учителя должна быть возможность выбирать то, что он будет преподавать. Хороший вариант — это когда мы даем для каждого класса тексты на выбор, а учитель сам выбирает в зависимости от класса и его уровня подготовки. Есть какие-то тексты, которые объективно рано читать. Банальный пример с «Муму», потому что в 5-м классе не понимаешь, что там и зачем. Я прекрасно помню себя в 5-м классе, я не понимал, зачем это нужно.

Довольно многие тексты из школьной программы ты перечитываешь потом и понимаешь, что ты многое не видел из того, что там есть. Мне кажется важным не столько уроки литературы, сколько уроки культуры в целом. Текстов должно быть меньше, но они должны более глубоко читаться. Есть чудесная книжка «Что непонятно у классиков», в которой разбираются детали дореволюционного быта и как они отразились в литературе. Там довольно много того, что мы сейчас уже не понимаем. Скажем, в «Евгении Онегине» есть момент, когда секундант Евгения прячется за пень. Многие иллюстраторы так и рисовали, что он прячется за пенек. Когда Пушкин это писал, одно из значений было — иссохшее дерево. То есть он просто спрятался за дерево, никаких ползков на карачках там не было. И такого много: как были устроены почтовые станции, как было устроено движение на колясках. Это важно пояснять, чтобы школьники сопоставляли то, что они читают, с тем, как это сегодня устроено. Тогда бы тексты стали понятнее.

А преподавателям нужно быть разнообразнее, как-то играть с учениками, задавать им больше вопросов, чтобы они сами размышляли. Мне нравились передачи Дмитрия Быкова. К нему могут быть вопросы как к писателю или лектору, он учитель он прекрасный, он задает детям вопросы и слушает их мнение. Так что должно быть больше интерактива и горизонтальных отношений.

Проверьте, что вы узнали:

Что нельзя назвать причиной ненадежности книжного рынка в России?

Почему становится популярен «звуковой» контент: аудиокниги и подкасты?

В чем причина роста популярности научно-популярной литературы?

Чем современная русская литература отличается от западной?


Понравилась статья? Тогда поддержите нас, чтобы мы могли и дальше писать материалы!

Наш журнал существует только на средства читателей. Ваши донаты подарят нам немного уверенности и возможность платить авторам за работу. 


Возможно, вас еще заинтересует: